Допущенное на нас Богом беззаконное
царство Расстриги
После воцарения Бориса восстал из своего логовища
лютый молодой лев, подлинно враг, не столько человек —
наделенное даром слова существо, сколько воплотившийся
антихрист, и как темное облако, поднявшись из глубокой
тьмы, неожиданно, почти внезапно, напал на нас; испуганный
слухом о нем, царствующий над нами Борис, гордый
с низшими, ужаснувшись его устремления, низвергся с
высокого царского престола. Примерно он, как комар,
дойдя, поразил льва, как пишется. Но не тот, а своя совесть
его низложила, так как он знал все, что сам некогда
делал. А этот происходил из худого рода, и родители его
были из весьма низкого сословия,— потому что его изрыгнул
город Галич. По всему, детище законопреступного Юлиана
и его беззаконное порождение — Гришка, по прозванию
Отрепьев, послан был не столько на нас, сколько для того
чтобы поразить страхом того властолюбца, придя предать
его — неправедного — праведному суду; до этого времени
праведный гнев терпел Борисову дерзость. Присвоив себе подобие
царского сына и славное имя Димитрия Ивановича
всея Руси, сына прежде упомянутого великого между царями
победителя, он назвался сыном его, во всем ему чужого,
кроме разве того, что он был одним из бесчисленного
как песок, множества рабов его и таким же, как и прочие
его рабом. Как море в своих глубинах не знает каждого из
живущих в нем мелких животных, так и при царстве того
не был известен тому царю Ивану ни род, ни имя этого,—
а он осмелился назваться сыном его, этим приближением
к нему как бы пристроившись к Богу. Так как Бог это
терпел и допускал, он пришел от севера в мать городов
русских, в город Москву, соединившись с многими силами
безбожной Литвы и с перешедшими к нему и изменившими
родине всеми благородными начальниками войск Российского
государства,— с воеводами бранных сил, которые были
русскими людьми и были поставлены держащим тогда скипетр
Борисом на защиту против того в пределах всей
Северской земли. Но они, уклонившись справа налево и
изменив преступно крестной клятве, подчинились воле обманщика,—
одни, соблазнившись лукавой его лестью, а
другие, немало прельстившиеся его хитростями, думали иное,
считая, что он вправду царь, каким-то образом спасшийся
в том изгнании, куда был выслан Борисом, действительный
царевич Дмитрий Иванович. Еще когда он находился вне
пределов Русской земли, все добровольно подчинились ему
и поклонились как царю, в действительности же идолу,—
страх ожидания смерти от острия меча одолел их. Вместе с
этим всем надоело и Борисово притеснительное, при внешней
лести, кровожадное царство, и не из-за тяготы наложенных
на них податей, а из-за пролития крови многих неповинных;
ложно надеялись при нем отдохнуть и получить
хотя малый покой. Но в своих надеждах и ожиданиях
все обманулись; хуже нечестивых, которые прежде никогда не
назывались православными, он хотел нанести всем окончательное
зло, злейшее и большее всякого зла: после его
смерти от его приближенных узнали, что он, окаянный,
хотел по злому замыслу врага, совершенно уничтожить из
памяти Христову веру, вечно цветущую православием, если
бы Господь не прекратил дней его жизни.
Каково начало, таков и конец его, потому что он был
так жесток, нагл и вместе дерзок, как Иуда, который имел
смелость присутствовать на тайной вечере. Так и этот в своем
злом умысле, прежде чем получил царство, дерзнул одеться
в монашеское одеяние, но и этим, окаянный, не удовольствовался,
а к этому прибавил еще и другое: не постыдившись,
вскочил как бы в огонь — принял на себя и священнодиаконство
у великого и солгал по умыслу противного;
он сам знал, что, выполняя свои замыслы, он своим отречением
может обесчестить священство и монашество, что
вскоре и случилось, когда пришло установленное для этого
Богом время. Самовольно отрекшись от того и другого
звания вместе, от священства, говорю, и монашества, с ними
отрекся также, окаянный, и от обещаний, данных при святом
крещении, что узнано было от достоверных свидетелей, а
еще лучше из его дел. Явившись вполне сатаной и антихристом
во плоти, он самого себя принес в жертву бесам.
Еще когда был он среди латынян,— ясно, что туда он
Богом был изгнан из земли верных,— там дал обещание
ради скверного брака и совокупления с его дочерью сделаться
зятем одного неправославного, противящегося духу
еретика, который мог помочь ему выполнить весь его злой
замысел, получить совершенное исполнение его желания: коснуться
некасаемого, т. е. получения царского звания, что и
случилось. Тех, которые хотели обличить его, он одних явно,
других тайно убивал, а иных ссылал в изгнание, прочих
же всех, которые осмеливались делать то же, устрашал, так
как имел при себе много прихлебателей и угождающих ему
Друзей, которые друг с другом тщательно соревновались.
После смерти царя Бориса осталась супруга его, как
вдовствующая горлица, имеющая при себе только две отрасли:
именно сына, называемого даром Божиим, обладающего
правом носить скипетр управления державою и уже при
крестной клятве избранного на царство и твердо принявшего
в свое подданство всех людей отеческой державы;
одного только тогда недоставало — он не был еще помазан,
и это отложено было на малое время из-за того, что препятсвовала
подготовка войска к войне; и дочь, девицу, жившую
в тереме, вполне уже созревшую для брака, по смыслу
имени ее — странницу. К ней, по воле отца, когда отец еще
был жив, привезен был из другой земли жених, сын одного
дружественного ему короля, но брак не состоялся:
Бог не соблаговолил исполниться намерению людей. А в скором
времени поспешил приблизиться к городу ранее упомянутый
похититель царства. Он эту мать, уже вдову, родившую
раньше этих обоих детей, вместе с ее сыном, ту и
другого — как-то бессмысленно и насильственно решил убить
и прежде своего вступления в город победителем, послав
пред собою некоторых из своих приближенных в их наследственный
дом, увы! предал тайно смерти. Думаю, что этот
отрок, чистый телом, предстал Христу, так как греху родителя
был непричастен. А бдительно охраняемую девицу он, после
своего вступления в город, как рабу, без всякого царского
чина, с ласковым принуждением вывел из царского дворца
и в частном доме угождавшего ему и приближенного к нему
нового вельможи, без ее согласия, срезал, как недозрелый
колос,— одел в монашеские одежды. И было бы удивительно,
если не было ей чего-либо тайно-оскорбительного от отступника.
Прежде, на высоте твердыни царства, при ее родителях,
ее, находящуюся в тереме, едва и солнце в щель когда видело,
так как «слава дочери царя внутри», по писанию; а тогда
ее, не оберегаемую, осматривали глаза и многих самых
низких людей. И от того времени еще долгие годы к большему
бесчестию продолжилась ее жизнь даже до четвертого после
ее отца царя, так как часто переменялись тогда правители;
она перенесла много переселений с места на место и из лавры
в лавру, и ее жизнь продолжалась до такого бесславия,
что в то время, когда весь царский город окружен был
неприятелями и находился в осаде, она, заключенная в нем
вместе с прочими, пережила всякое бесчестие, нужду и недостатки,
даже до того, что и руки иноплеменников, врагов отца
ее, пренебрежительно ее осязали. О прочем я помолчу.< ... >
Обратимся опять к ранее сказанному.
Он, отступник Бога, нашел себе и патриарха, не имеющего
священного сана, по имени Игнатия, и посадил его на преосвященном
великом престоле вместо существующего православного патриарха
Иова, первого в России; сменив, он осудил Иова на изгнание в один
город. В скором времени привозится в царствующий город и сквернавица, обещанная
этому сквернителю и нашему за грехи наши обладателю,
посланным за ней одним из сановников, соучастником его,
Афанасием Власовым, который человекоугодливо ради гнилой
чести от души и сердца служил ему. Богопротивно,
однако в украшениях, в царских нарядах, она, как царица,
подобно фараону на колесницах, со своим отцом привезена
была в царствующий город; дыша еще в пути огнеподобной
яростью ереси, она шла на христиан не как царица,
а как человекоподобная змея, уподобляясь тем женам, о которых
сказано в Откровении Иоанна Богослова: «Одна
другую, нечестивая благочестивую, желала потопить водой
из своих уст». Но эта ехидна если и не водой, так та,
но в крови потопила всю Россию, весь мир наш,— кто этого не
знает? А привезший ее, участник в тайных делах его, Афанасий
не по достоинству и несправедливо принял от пославшего
его некоторый сан и двойное к имени прибавление
чести: он поставил его выше всех, хранителем и распорядителем
всех находящихся в кладовых царских украшений и
вручил ему всю царскую казну. Его же, как видели
некоторые, Самозванец назначил впоследствии и предшествующим
себе, дав ему чин второго боярина, идущего с прочими
пред лицом лжецаря; достойные высшего звания тайно
и злобно завидовали чрезмерному, постоянно оказываемому
ему возвышению.
Вскоре после того, как нечестивая его супруга прибыла
в царский город, злой участник ее скверностей, созвав собор
православных, прельщает их лестью и, делая вид как бы
справедливого совещания, лживо советуется с ними о крещении
своей подруги. Он спрашивает: следует ли ей второй
раз креститься? Этим обманом он, окаянный, вменяет ей
латинское богопротивное крещение в истинное христианское
рождение через купель, говоря: зачем ей второй раз креститься?
Ясно, что он не хотел привести ее к истинному
просвещению. Потом, когда, по соборным правилам, для
суждения об этом пред лицом лжецаря в помещении его
дворца сошлись все священные судьи, одни — немногие —
из отцов справедливо не соглашались, чтобы она —
непросвещенная — взошла с ним в церковь,— прочие же по
слабости человекоугодия, сильно желая мирской славы, поддались
ему, хромая, как больные, на обе ноги, не по-пастырски,
а по-наемнически прельстились и вместе побоялись и,
повинуясь, допустили исполниться его воле. Видя это, и первые
умолкли, так что слова беззаконных пересилили, и все
перед ним отступили; а не имеющий священства патриарх
готов был весь ему отдаться, так что и другие за ним соблазнились.
А он, хищный волк, видя всеобщее бегство и
нетвердое разумение,— они дали ему поступить по его воле,
захватить царство,— понимая, что они не запретят ему также
и в церковь войти с прочими нечестивыми, что и совершилось,—
решает задуманное им вскоре привести в исполнение;
он пренебрегает не только человеческим стыдом, но не
ужасается, окаянный, и страха божия и в уме о нем не помышляет,
думая, что Бог как бы не существует, «потому
что безумный сказал в сердце своем: нет Бога». Как будто
в простой дом, в храм вседержавной нашей надежды и всемирной
заступницы он вскочил, как пес с всескверною
сукой, с множеством латынян и еретиков и дерзко воссел
наверху царского престола. Тогда весь храм видимо наполнился
подобными волкам еретиками, а невидимо — мрачным
облаком тьмы — бесами, радующимися и обнимающими их.
Думаю, что благодать Божия отступила тогда, чтобы исполнилось
сказанное: «Увидите мерзость запустения, стоящую
на святом месте»; читающий да разумеет. И видящим
его тогда он представлялся ничем не меньше самого антихриста,
недостойно сидящего на престоле, а не царем. Эта
скверная дерзость преступления закона совершилась в день
праздника перенесения честных мощей великого во святых
архиерея Николая Мирликийского, который не праздновался.
Тогда совершались там беззакония большие, чем на празднике
Ирода: воюя против Бога, он осквернил святыню,
еретическими ногами попрал царское помазание и брак, так
как его помазывали и венчали невидимо по своей воле
бесы при отсутствии благодати. О, твое долготерпение, владыка!
Почему не раскрыла своих уст земля, как в древности
при Дафане и Авироне? Куда тогда отошло твое долготерпение,
где находилось незлобие и величие того, кого не может
вместить вся сотворенная им тварь? Поистине ты, пресвятый
Господи, есть сам себе предел и место, по словам богословов.
Знаю, что долготерпение твое определило дать Самозванцу
выполнить всю злобу его желания, чтобы за это
он сам себе устроил жесточайшую муку. <...>
Хранилища всех ранее собранных царских сокровищ, даже
до золотых и серебряных монет, увы, все он опустошил
без порядка и рассмотрения не в меру расточительно,
все считая за глину, а не за серебро, и раздавая
драгоценности: ясно было, что он над ними не трудился;
а их число невозможно выразить и многими десятками
тысяч; думаю, что их количество превысит и множество
песка. Этим он обогатил и землю богопротивных, а вместе
и латынствующую Литву, оставив в казнохранилищах лишь
малый остаток, и остановила его в этом только его смерть.
Но, однако, царствующий над всеми не допустил ему
целый год осквернять престол благочестивых, и величие гнева
Божия прежде вечного суда не стерпело множества его нечестия;
хотя он и ушел тогда в царские палаты, все-таки
не избежал гнева от нелицеприятного суда Христова
и вскоре неожиданно уничтожен был с теми, которые были им
возлюблены, но не со всеми. Когда весь народ, воздвигнутый
Богом, воспламенился, как огонь в Иакове, и поднялась
против Расстриги очень сильная буря, взята была от жизни
неживая жизнь его и тех, которые были с ним, и «память
его с шумом погибла», как сказано. И чудо! Так как Бог
крепко удержал многих и оставил непроизнесенной весть,
предупреждающую Самозванца о смерти, он — преокаянный —
не мог узнать, что находится в мыслях у сговорившихся,
а если бы даже хотя какая-либо малая часть известия
об этом не осталась тайной, был бы великий вред делу и возникли
бы препятствия. Но человек не может воспрепятствовать
Божию совету, так как никто не может перемудрить
его, когда сказанное должно исполниться. Такой замысел
был скрыт и от него, и от любящих его, и стража его, ратники,
заведенные им и поставленные около его опочивальни
с блестящим военным оружием, чтобы охранять его жизнь
и оказывать ему помощь, не смогли одолеть христиан, и многие
из них побросали к ногам православных свое оружие, не
употребляли его в дело, поняв, что на него изливается
гнев Божий. Кроме этого, с ним вместе погибла и противящаяся
Богу Литва, посадившая его на царский престол,
и войско, пришедшее с ним в наш царский город, среди
которой было много благородных, лучших людей; как олово
в воде среди царского города все они сразу потонули, и ни
один из них не спасся; как в древности случилось с фараоном,
так и среди нас теперь тот же Бог чудодействовал. Такой
конец бывает со всеми, кто неправедно восстает на землю
православных, как и пророк сказал: «Составили замыслы, которых
не могли выполнить», и прочее. Так будет и теперь
с некоторыми тайными замыслами неверующих против нас —
когда всеведущий определит время, он не замедлит уничтожить
их намерения, потому что он может это сделать, если
укротит ярость гнева своего против нас. Теперь же закончим
ранее сказанное.
А мы тогда, думая отомстить злочестивым за свою гибель,
увы, больший вред причинили этим Русской земле, так как
Бог, очищая наши прегрешения, сохранил более лютый,
чем они, гнев свой на нас за наши грехи: сами мы этим
всю землю их против себя привели в движение. И если тогда
на малое время мы порадовались их погибели, то с того времени
и доныне много и неутешно плачем: мы воспламенили
сильный огонь и подвигнули их даже до того, что вскоре они
пришли с многочисленным войском и пограничные наши города
уничтожили и дошли до самой матери городов —
Москвы и все ее входы и выходы, устроив осаду, закрыли
и надолго так оставили и жилища себе около стен
города на долгое время устроили, так как никто не мог
оказать сопротивления их быстрому нашествию. Самого же
царя, который вновь незадолго до этого самовольно, хищнически,
бесстыдно из боярского сословия вскочил на царство,—
думаю, ясно, что не по божественному промыслу, как
показал всем небесный суд в конце дел его,— ибо он царствовал
нечестиво и мало времени,— его, князя Василия Шуйского,
со всеми его воинами, как в худой клетке, в городе безвыходно
заключили. А потом они разбежались, как звери,
и города и селения всей России не только мечом опустошили,
но, предав различным видам смерти, до конца уничтожили
весь народ; вообще говоря, не было места, где бы горы и
холмы не поливались кровью правоверных, и долины, и леса
все ею наполнились, и вода, окрасившись ею, сгустилась,
и полевые звери и птицы телами верных насытились,
и где бы множество тел ими не было истреблено, а все
оставшиеся, смешавшись с землей, истлели до всеобщего
воскресения. Но меч гнева еще и доныне, перескакивая
с места на место, отыскивает земные остатки, где что есть,
и, не переставая, все уничтожает. Часть верных, соединившись
вместе с злочестивыми и с тем, кто вскочил без Божия
усмотрения, по-разбойнически, на царство, давала злые советы
во всем этом зле, о чем будет речь впереди. «Поставили
себе князя, не спросив меня»,— сказал Бог: «Ты согрешил,—умолкни». <...>
Царство царя Василия Ивановича
Шуйского
В последние годы текущего времени Шуйский, по имени
Василий, называемый царем всей Руси, сам себя избрав, сел
на престол имевших верховную власть, первых самодержцев,
думаю, без Божия избрания и без его воли и не по общему из
всех городов Руси собранному народному совету, но по своей
воле; это совершилось с помощью некоего присоединившегося
к нему ложного вельможи, совершенно худородного
Михаила Татищева, согласного с ним в мыслях, непостоянного
в делах и словах, хищного, как волк, который от первого
в России царя-раба Бориса за некоторую тайную и богопротивную
ему услугу, не по личным качествам и не по достоинству,
был возведен в звание члена боярской думы. Когда-то прежде, ради
получения сана и чести, угождая любителю власти и своему первому
царю Борису, он наносил
обиды и даже при всем народе бил этого в начале названного
Василия, о котором здесь говорится, и этого же Василия
всенародно бесчестил. Теперь он льстиво хотел
загладить эту свою прежнюю вину, но, однако, в этом не
успел. Этот вышеупомянутый Василий, без соизволения людей
всей земли, случайно и спешно, насколько возможна
была в этом деле скорость, людьми, находящимися только
тут, в царствующем городе, без всякого его сопротивления,
сначала в собственном его дворе был наречен, а потом и
поставлен царем всей великой России. Он даже и «первопрестольнейшему»
не возвестил о своем наречении, чтобы
не было со стороны народа какого-либо возражения, и
таким образом посчитал тогда святителя за простолюдина;
только уже после объявил он ему об этом. Почему он мог
так бесстыдно поступить по отношению к тому? Потому
что никто не осмелился помешать ему или противоречить
в таком великом деле. Но зато более поспешным и вдвое
бесчестнейшим было низвержение этого «самовенечника» с
высоты престола,— об этом после, в другом месте, еще и пространнее
будет речь. В этом для имеющих ум — рыдание,
а не смех; для неразумных же и для неукрощенных врагов
земли Русской это было поводом к великому смеху.
Не говорю о прочем,— как беззаконно, будучи всячески
нечестив и скотоподобен, он царствовал в блуде и в пьянстве
и пролитии неповинной крови, а также в богомерзких гаданиях,
которыми думал утвердиться на царстве, а вернее ради
этого царствование его и было кратковременным. Хотя и был
он сродни «перводержавнейшим», но родство с ними ничем не
помогло ему в утверждении на царстве, так как он жил
неблагочестиво, оставив бога и прибегая к бесам. Он тайно
устроил для постоянного пребывания гадателей в царских покоях
особенные помещения ради непрестанного ночью и днем
с ними колдовства и совершения волшебных дел, которые несвойственны
христианам, а тем более — царю. А прежде,
когда он был в высшем правительстве, среди прочих своих
сверстников и стоящих с ним в одном чине он был выдающимся
первым советником и первым указателем в собрании
всего синклита о всех, подлежащих управлению,
мирских делах; когда же неразумно привязался к плотским
страстям, тогда и умом развратился. Кто не посмеется
его последнему безумию? Когда земля всей России взволновалась
ненавистью к нему потому, что он воцарился без
согласия всех городов,— незадолго до приближения к престольному
великому царствующему городу врагов, которые
должны были, окружив, подвергнуть его осаде,— он тогда
собрался совершить свое несвоевременное дело, т. е. заключить
брачный союз, что и сделал. Не следовало ли тогда
прежде всего успокоить всю землю от волнения и непоколебимо
утвердить себя, восшедшего на такую высоту, и такой
город — корень всего царства и главу всех — со всеми в нем
живущими и себя не дать в осаду врагам и от ожидаемых
осаждающих его освободить, а потом уже заботиться о женитьбе
и совершить ее прилично, живя в тишине и почивая
в полном покое, без какого-либо сопротивления, а не в страхе?
Страх после и был. А за много лет собранные,—
дивные и превосходные драгоценные царские вещи всех
прежних российских государей, царствование которых поистине
достойно было удивления за их славу,— все эти сокровища
он расточил и истребил с теми, кого возлюбил. Ради
этого поистине его нельзя назвать и царем, потому что он
управлял по-мучительски, а не по-царски. Боже, суди его за
дела его! Над его безумием и неверующие смеялись и смеются,
но в последний день, думаю, пред всеми неверующими
больше всех Бог посмеется ему: «срубит головы грешников»
не чувственным мечом, но приложением мучений, по
писанию. Он, растленный умом, царь по собственному умыслу,
до верха наполненные сокровищницы прежних царей так
опустошил, что при его скотской жизни их ему уже было
недостаточно, и он, нечестивец, не постыдился
перелить в деньги на потребности своего распутства отобранные
в соборах и святых монастырях по всем городам
своего царства священные сосуды, которые даны были прежними
царями и их родными на вечное поминовение в память
их душ, допустив обман, что будто бы это он сделал
ради выдачи воинам годового их жалованья, так как
все действительное их жалованье, назначенное для этого
прежними царями, все деньги он ранее прожил с блудницами.
А о бесчестном низвержении этого «венценосца»
подробно будет сообщено потом.
Вышеупомянутого же Мишку, который способствовал этому
Василию достигнуть царской власти, после своего воцарения
он в действительности осудил в изгнание в Новгород
и лестью поручил ему здесь управлять мною, дав ему звание
второго начальника военных сил, хотя тот и не хотел
этого. Итак, этот возводитель к помазанию на царство не
получил никаких ожидаемых благ от возведенного на неожиданно
полученное царство и ничего не приобрел, потому что
первая нанесенная им тому сильная досада превозмогла возведение
на высоту престола, как в некоторых смешениях
сила горечи преодолевает сладость. Когда прошло немало
времени, тот Михаил очень старался опять возвратиться
из изгнания в царствующий город и прежним способом,
некоторыми своими злоухищрениями, добиться приближения
к царю, достигнуть первой чести или даже высшей, чем
эта, и в синклите сравняться с первыми после царя; из
этого его стремления ясно видно, что он был низкого
звания. Думаю, что, возвратившись, он какими-то хитростями
старался низложить и самого своего царя, которого
посадил на престол, надеясь на основании прежнего, что как
он мог посадить его на престол, так — полагал — он может
его и низложить, опираясь на свои хитрости, вспоминая
удачу своего тайного заговора, чтобы покончить с Расстригой,
и по тому же образу при ближайшем своем участии
свершить другое свое подобное же тайное дело. Однако не
достиг этого, и превозносившая себя гордость была посрамлена,
так как и первую честь он получил недостойно, не
ради действительных заслуг, а потому, что это допустили
противники. Прежде, пока ненастоящие цари нами не обладали,
от истинно самодержавных и наших природных царей
никто, из низкого рода происходящий, такой чести никогда
не получал. Не по природе дана была первая честь и ему,
а благородные, если и видели что-либо не по достоинству
совершаемое, не захотели даже и словом сопротивляться
царской воле, между ними не нашлось ни одного мужественного.
Но если бы они были и не так боязливы и малодушны,—
истинные наши цари прежде их знали, какому
сословию и какую честь и ради чего давать, а не людям
низкого происхождения. А чего он теперь надеялся достигнуть,
того не получил, а достиг того, чего и не ожидал:
потому что, по повелению одного не ожидаемого им придворного,
царского племянника, незадолго до этого присланного
тогда царем в мои пределы, в кровавом убийстве,
совершенном руками многих из моего народа, он внезапно и
ужасно насильственно изверг свою душу, и все члены тела
его вместе с одеждами и оружием были раздроблены на
части. Вину его вслух всем людям объявил сам Скопин-Шуйский,
и весь народ громко воскликнул: да извергнется такой от земли
и нет ему, говорили, части и
удела в нашем владении. Они без милосердия сбросили
его в воды быстро текущей реки на съедение бессловесным
рыбам, так что он не удостоен был тогда и погребения. <...>
Я не могу указать место, которое занимала рать противников и
где близ царского города при осаде находились
их станы; не имею возможности рассказать и о том, как случилось,
что язычники оттуда без труда вошли в самую мать
городов, Москву, которую они сначала, несмотря на многие
труды и хитрости, долго не могли занять, и о том, как там
внутри находящиеся и одинаково с нами верующие заключили
с этими инославными общенародный договор об управлении
землей. У всячески оскорбляющих крест какая другая
клятва, помимо этого, в клятвенных делах может дать
утверждение? Не может никакая. Кроме этого, еще и о низведении
с высоты престола в ничтожество главы всего царства,
самого царя, и о достойном жалости, скором, бесчестном
и полном, подобном разлуке горлиц, расторжении его супружеской
жизни, как бы смертью расколотой надвое, и после
вольного царства о его невольном монашестве, и вместе с
этим о внезапном лишении всей верховной чести, и об уводе
его в плен, и о нанесении ему там крайнего бесчестия и
срама, и, увы, о возложении всего этого срама на царский
венец,— обо всем этом мы, запертые здесь в плену, как среди
стен во мраке, были не осведомлены; только немногое что,
не всегда правильные и несогласные слухи доходили до нас,
как бы по воздуху через стену, и то если случайно до
наших ушей долетит какое-либо слово, так как запоры
были крепко заперты; поэтому и не было нам никакой
воли. <...>
О царе же Василии Ивановиче
В годы, когда прекратился со смертью предел жизни царствующего
над нами Бориса со всем его родом и когда поражен
был гневом ярости господней и убит рукою народа
в царском городе Богом попущенный нам Расстрига за то,
что вместе с именем Димитрия так недостойно наследовал
такое место,— после них тотчас же зависть к царствованию
возникла также и у царя Василия, и, как стрелою
подстреленный властолюбием первых, он поступил еще
более дерзко, чем те двое: весьма неосмотрительно и спешно
сел на престол, так как не был искусен в этом. Он создал
себе дом и не углубил его в землю, но основал его только
на песке, как это показал конец его, по слову самой истины:
«Разлились реки и подули ветры, здание сильно
заколебалось и житель его пал». Он поднялся внезапно
и по собственному побуждению и без согласия всей земли
сам поставил себя царем, и все люди были смущены этим
скорым его помазанием на царство; этим он возбудил к себе
ненависть всех городов своего государства. Отсюда, после
захватчиков, началось все зло на Руси и стали происходить
в земле многие нестроения; именно — по всей земле нашей
началось непослушание и самовластие рабов и осада городов,
так что свои, одной с нами веры рабы, придя войском к
матери городов Москве, этим своим приближением к стенам
города изменнически оказывали презрение самой главе
царства, а нововоцарившийся со всем своим родом был ими
заперт и затворен, как птица в клетке. Там тогда находился
и я, «мухоподобныи», среди многих тысяч людей, в
звании подобных мне и носящих то же имя, поставленный
тогда охранять некоторые повеления царской воли. Когда
же натиск осаждающих город немного ослабел, тогда
угодно стало царю, а вернее Богу, чудесно промышляющему
о своих творениях,— как о том, так и о всех прочих,—
по своему желанию, а не по моей воле, милуя, послать
меня в город, который в царских титулах, читаемых в официальных
бумагах, стоит на третьем месте, повелевая
мне начальствовать вместе с начальником, раньше меня туда
прибывшим, управляя вместе с ним городскими делами.
Когда происходили эти, наступившие тогда, события, когда
приближалось неведомое время исполнения неизменяемого
людьми совета Божия о нас, исполненного гнева Господня,
и вместе с этим готовился суд его над нами,—
тогда начали происходить в нашей земле еще большие
нестроения: неожиданно пришли из своей земли под мать городов —
Москву «богопротивные» люди, все латины, и осадили всех
находящихся вместе с царем в городе жителей,
как некогда в древности при Ное вода потопа внезапно пришла
и затопила землю. По всем городам умножились злые
начальники и самовластие; из-за неустойчивости власти царя
люди беспорядочно неистовствовали, и море житейское неукротимо
волновалось; тогда среди людей пылал разжигаемый
яростью лютый пламень гнева. Поистине, как огонь,
пылая многие годы, он обратил все в пепел, как об этом
многословно было рассказано в полном сочинении. А мое
возвращение отсюда назад в славный город Москву, откуда
раньше я сюда приехал, задержалось здесь и надолго замедлилось
из-за скудости имеющихся у меня необходимых
для выезда средств,—так что я дождался того (времени),
когда Новгород был взят и порабощен шведами. Таким
образом из-за нашего общего рабства и работы на них
увязла там, как в сети, моя нога, и выйти из города
вон раньше, вместе с другими, я не имел возможности
по указанной выше причине. Эта преграда к нашему освобождению
обвилась вокруг всех, как некоторая железная цепь
вокруг шеи, по сказанному: «Сеть мешала ногам моим, и
на пути моем положили мне соблазны». Но возвратимся опять
к прежде сказанному.
Когда же зло в земле начало понемногу прекращаться,
и в великом городе безбожники все свои злодеяния уже
совершили: святые церкви разорили и все великие и малые
обители иноческие растащили до основания, а их
сокровища, которые принадлежали городу, и все имущество
его жителей беспощадно похитили, а их голени ради денег
истолкли ударами палок, а множество больших орудий, которые
во время войны охраняют и обороняют город и при
выстрелах тяжелыми ядрами разрушают стены противников,
со всеми необходимыми для них принадлежностями отослали
в свою страну и увезли с собой,— я после этого
общего разорения всего города впал в огорчение и, видя
и слыша кое-что о таком же повсеместном несравнимом запустении,
опечалился, размышляя сам с собой: как могло
случиться, что так недавно существовавшая невыразимая
словами красота такого города и всего, что было в нем,
о которой мы думали, что она будет пребывать вечно, до
того времени как все стихии растают от огня,— как будто
в один час разрушилась и теперь кажется нам как бы
совсем не бывшей и не существовавшей? В течение многих
дней постоянно не переставал я размышлять в уме своем
о таком разорении города, не откладывая этой мысли и сохраняя
в себе, и ходил как умалишенный. А что сказать о
самой главе царства и всей земли? Часто приходила мне и
волновала меня обольщением мысль, всем подобная облаку,
скоро и высоко летящая, как птица по воздуху, своим колебанием
приводя в смущение непостоянство моего ума и, собираясь
в природной его клетке, не давала ему даже часа успокоиться
от соблазна. Она, как пальцем, тыкала меня в ребра,
принуждая меня, недостойного, и подучивая не на полезное,—
на то, чтобы я позаботился хотя немногое что отчасти
написать о нынешних божьих наказаниях, которые совершились
в нашей земле; она постоянно побуждала меня к
этому и неотступно напоминала, так что при моей слабости
не мог я отогнать ее беспощадную докуку. <...>